– Почему?

– Он совсем плох. Долго не протянет.

– Его ведь лечат…

Сергей махнул рукой.

– Бесполезно, у него все внутренности отбиты. Миллер поначалу перестарался… Говорят, у этого гада фамильный перстень. Старинная камея. Мне объяснял один немец, политический, знаток средневековой геральдики. Перед тем, как ударить заключенного, Миллер поворачивает перстень на пальце камнем внутрь.

– Зачем?

– Не знаю. Видимо, разбить боится, – пожал Сергей плечами. – Деталь говорит о многом: сильно предусмотрительный, гад… Мы обсуждали уже несколько вариантов, – продолжал он, – но все они связаны с большим риском и для тебя, и для всех нас. Но без риска тут не обойтись. Во всяком случае, теперь ты постоянно должен быть в состоянии полной готовности. Одежду для побега мы тебе приготовили: пакет на нарах, в изголовье.

Иван крепко пожал Сергею руку. Он представлял, каких трудов стоило ему и другим участникам подпольного Сопротивления готовить его побег, рискуя жизнью на каждом шагу.

ГЛАВА ВТОРАЯ

Воздушные налеты союзников на гитлеровскую Германию учащались, и потому случай бежать Талызину представился гораздо раньше, чем он мог надеяться.

…Ночью завыла сирена воздушной тревоги. Вся лагерная охрана была поднята на ноги.

В призрачном небе горели осветительные бомбы, спускаемые на парашютах.

С одной из сторожевых башен ударила длинная очередь: видимо, у дежурного охранника не выдержали нервы.

Несколько бомб с летящих б сторону Гамбурга самолетов с воем устремились вниз. Одна из них разорвалась на лагерном плацу, другая поодаль, и взрывной волной сорвало двери барака. Люди высыпали наружу. Их встретила беспорядочная стрельба охранников.

– Назад! – истерически вопил Миллер. Стекла его пенсне поблескивали при вспышках огня.

Талызин мгновенно оценил ситуацию. Чутье разведчика подсказало: это случай, который может не повториться. Вскочив в барак, он схватил пакет с одеждой и бросился в сторону ограждений, где еще дымилась бомбовая воронка.

Высокий охранник с автоматом кинулся ему наперерез, но упал, кем-то сбитый с ног. Сзади слышались выстрелы и крики, но Иван бежал не оглядываясь.

Одна из бомб разворотила ограждение. Талызин бросился в образовавшееся отверстие, колючая проволока больно зацепила плечо, но удара током не последовало, электрическая цепь, видно, разомкнулась.

Когда он пересек небольшое гречишное поле, со стороны лагеря донесся собачий лай.

Переодеваться было некогда. Главное теперь – успеть подальше уйти от лагеря.

Путь преградил ручей талой воды, и Талызин несколько десятков метров пробежал по топкому руслу, затем выбрался из ручья и углубился в кустарник. Голые ветки больно хлестали по лицу, невыносимо болела раненая рука. Путь он выбирал наугад, доверяясь только интуиции. Может, его и не преследовали, а овчарки лаяли, потревоженные бомбежкой?

Вскоре крики вдали стали слабеть, и Талызин понял, что выиграл первый раунд.

На востоке занималась заря.

Он полз, отдыхал немного и снова полз. Временами ему чудилось, что ветер доносит отдаленный собачий лай, выкрики охранников. А может, это кровь шумит в ушах?

Саднило в пересохшем горле. Мучительно хотелось подняться и побежать, но если у него и был какой-то шанс выжить, то он заключался в том, чтобы ползком преодолеть открытое пространство, заросшее чахлым кустарником. Ведь любая встреча здесь, в чужой и враждебной стране, могла оказаться для него роковой.

На пути попалась дренажная канава, он скатился в нее. Пахло прелью, сыростью.

Талызин сделал короткую остановку, переоделся, а лагерное тряпье кое-как закопал здоровой рукой.

Иван поначалу не обратил внимания на странный гул, который налетал волнами, то возрастая, то затихая. Внезапно гул перешел в такой грохот, что заломило в ушах. Вконец обессиленный, Талызин упал лицом в землю, и она под ним вздрогнула как живая. Тяжкие бомбовые взрывы продолжали сотрясать почву, и казалось, этому не будет конца.

Талызин вылез из канавы с огляделся. Там, где располагался лагерь, постепенно разрасталось зарево.

Через несколько минут со стороны узкоколейки, проходившей недалеко от лагеря, донесся продолжительный грохот, приглушенный расстоянием. «Взорвался склад с боеприпасами», – догадался Талызин.

В предыдущую ночь заключенные почти до рассвета грузили в вагоны ящики с гранатами и фаустпатронами. Подняли их глубокой ночью. Исступленный собачий лай смешивался с выкриками охраны.

Стояла темнота – хоть глаз выколи. Синие фонари в руках охранников, почти не дававшие света, – вот и все освещение.

К станции охранники гнали заключенных бегом, подгоняя ударами. Этот убийственный лагерный темп входил составной частью в единую, до мелочей продуманную систему уничтожения людей.

Охранники выстроились двойной цепочкой, протянув ее от пакгауза до высокой насыпи, на которую огромной гусеницей вполз состав.

Подниматься по насыпи с грузом было трудно: сеялся нудный весенний дождик, ноги разъезжались на мокрой земле, люди падали.

Продолговатые металлические ящики тащили по двое и по трое. «Боеприпасы для обороны Берлина», – пополз шепоток среди заключенных.

Мертвенные блики фонарей выхватывали из тьмы то автоматное дуло, нацеленное на военнопленных, то кусок расщепленной шпалы, то изможденное лицо.

– С ума сойти! – задыхаясь, бросил Кузьма Талызину на ходу. – Таскаем для фашистов боеприпасы… Гранаты для немцев… Я бы сейчас эсэсовцам глотку перегрыз! Броситься бы всем разом на охрану и…

– И всех перебьют как котят, – докончил Талызин. – Что ты сделаешь голыми руками против автоматов?

Не ответив, Кузьма охнул и рухнул наземь. Талызин опустил ящик и схватил товарища за руку. Рука была безвольной и странно легкой. Несколько синих лучей уперлись в распростертого узника.

Послышалась лающая команда эсэсовца. Немец вразвалку подошел к Кузьме, несколько секунд разглядывал его. Тот сделал попытку подняться, но из этого ничего не получилось. Тогда охранник приподнял Кузьму за ворот и нанес короткий удар в подбородок. Тело дрогнуло в последней конвульсии. Немец брезгливо столкнул его с дороги.

– Арбайтен! Шнель! – бросил старший охранник, и работа возобновилась в том же бешеном ритме.

Донести ящик до вагона Талызину помог другой заключенный, болгарин.

…Со времени ночной погрузки боеприпасов прошли только сутки, а сколько событий уложилось в них! И сам он, Иван Талызин, прижавшись щекой к земле, слушает, как рвутся боеприпасы, которые они грузили ночью.

Отдышавшись, двинулся дальше. Вдали, за леском, мелькнула сизая полоска реки. Он подошел поближе, остановился. На какое-то мгновение возникло безумное желание искупаться, окунуться в ледяную воду… Нет, необходимо подумать о временном пристанище.

Наклонившись над водой, он долго вглядывался в свое отражение, расплывающееся в утренних сумерках. Провел пальцем по широким скулам, втянутым щекам, покрытым грязью и кровоподтеками.

– Хорош, – усмехнулся он отражению.

В тот же миг издалека послышались звуки, заставившие его насторожиться. «Та-та-та-та-та» – неслось вдоль притихшей реки. Не успев сообразить что к чему, он отпрянул от воды и отполз в прибрежные кусты. Что это? Стрельба?

Было ясно, что следы на влажной глине могут его демаскировать, и нужно как можно быстрее уходить. Однако он рассудил, что, если будет двигаться, его могут засечь в два счета. Значит, остается затаиться и ждать, пока опасность минует.

Татаканье усилилось. Вскоре из-за речного поворота показалась моторная лодка. За нею оставался пенный бурун, распарывающий надвое речную гладь. За рулем сидел человек и, кажется, вглядывался в берег – именно в ту сторону, где схоронился Талызин.

Фигура человека в лодке показалась Талызину знакомой.

Мотор резко сбавил обороты. Хрупкое суденышко, раскачиваясь на волнах, повернуло к берегу. Иван придвинул поближе к себе булыжник. У человека в моторке оружия он не заметил. Может, оно лежит на дне лодки?